20. Оксман Азадовскому

<Саратов> 11 января <19>49 Дорогой Марк Константинович,

вот уже целый месяц, как думаю о письме к вам, но вижу, что и этого замысла мне сейчас не осуществить. Я способен только на открытки и с большими эпистолярными жанрами давно уже не в ладах. Поездка по Каме меня встрях­нула очень не надолго — и весь первый семестр прожил, как в дурном сне. Хотелось бы думать, что 1949 г. пройдет благополучнее, а в 1948-м приходи­лось не раз поминать даже Колыму, где морально все-таки было под конец много легче, ибо примитивный быт упрощает до предела и психические от­правления, освобождая от всех претензий и гарантируя от обид, уколов, по­дозрений и тревог, неразрывных с неуверенностью в завтрашнем дне. Я имею в виду «сущность», ибо «видимость», казалось бы, не дает мне права на эти ламентации. Университетская работа моя протекает весьма успешно, началь­ство мною довольно, студенты еще более, преподавательский коллектив у нас очень слаженный и доброжелательный, город мне нравится. Жить бы да по­живать, не думая о тех грозовых тучах, которые все равно, ведь, ни отвратить, ни предугадать не в нашей власти. Следовало бы и писать побольше, не пре­тендуя на договоры, авансы, издательские возможности. В 1947 г. я так и делал, ощущая такой подъем исследовательской и литературной энергии, ка­кого никогда у меня и в самые лучшие времена не бывало1. Может быть, я напрасно сконцентрировал внимание на Белинском, объекте совершенно для меня новом, следовало бы вернуться к Пушкину и декабристам, но, так или

88


иначе, я досконально проработал 30 и 40-ые годы, переворошил тысячи изда­ний, сотни архивов, приготовил к печати критическую «Летопись жизни Бе­линского» (40 печ<атных> листов), написал монографию о «Письме к Гого­лю» и вчерне закончил десятка два статей по разным спец<иальным> вопро­сам и обзорного характера. Эти горы исписанных листов сейчас лежат мерт­вым грузом, ибо используются только для спец<иальных> курсов. В этом году я кое-что напечатаю в «Учен<ых> Зап<исках>». Мог бы это сделать и раньше, но были расчеты на Москву, а печатать в Саратове отходы при неяс­ности вопроса о публикации в «Лит<ературном> Нас<ледстве>» основного — казалось нерациональным. В 1948 г. я почти ничего уже не писал, особенно после весенней поездки в Москву. Читаю, правда, много, особенно в области радищевского наследства, ранних декабристских формирований, круга идей Чаадаева. Все это в конечном счете будет увязано с Пушкиным. Вот вам и весь мой «творческий» отчет к новому году. 31-го декабря получил и новогод­ний подарок — том Саратов<ских> Учен<ых> Зап<исок> за 1947 г., куда я сдал два года назад свой первый саратовский этюд — «Кольцов и тайное Общество Независимых». (Вышлю вам, как только Унив<ерсите>т выпустит тираж.) В свое время и для начала это было не лишено занимательности — сейчас же мне только досадно, зачем я убил столько иследоват<ельской> энер­гии на пустяки, не доработав основного (в пределах этой же темы).

Ваше шестидесятилетие я никак не могу ощутить как какой-то большой этап, не говорю уже о чем-то похожем на старость. Революционные эры обла­дают свойством консервации интеллекта, омоложения творческого сознания. И наоборот — стабильный, застойный быт, несмотря на все свои внешние жизненные удобства, иссушает и обескровливает ученого и писателя, выбра­сывает его в тираж, примерно к тем же 60 годам, когда мы только начинаем по-настоящему разворачиваться. Вы напомнили мне юбилей И. А. Шляпки­на. Я вам напомню такой же юбилей С. А. Венгерова в 1915 г.2. Разумеется, и С. А. Венгеров, и И. А. Шляпкин оба были к 60 годам уже только прошлым (и при том далеким прошлым) русской литер<атурной> науки. К 60 годам вы­ветрился до конца В. Н. Перетц3, на 54 году умер П. Е. Щеголев4. Ну, разве можно сравнивать их жизнеощущение после 50 лет с нашим? Где наши мо­гильщики? И по трудоспособности, и по широте замыслов, и по свежести научной мысли ученые нашего времени к 60 годам являются активом, пере­довым отрядом научно-исследов<ательского> фронта, а не реликвиями про­шлого. Правда, наше время не имеет никакого пиетета к прошлым заслугам. Иногда это обижает, возмущает, но это же самое и стимулирует, не позволяет остановиться, двигает вперед. Кто позволит себе назвать вас «стариком»? А ведь мы с вами со спокойной совестью называли стариками и Шляпкина, и Сакулина5, и Щеголева, и даже Л. К. Ильинского6.

Вы ни слова не говорите о том, как прошел ваш юбилейный обед. Кто был у вас? С кем говорили? Какая зарядка на будущее? Я рассчитывал, что напишет мне хоть что-нибудь о вашем торжестве С. А. Рейсер. У него есть историографические способности по этой части. Но — увы — он давно уже стал сугубо выдержан в своей переписке. Несколько слов упомянул о гранди­озном праздничном столе у вас Г. А. Гуковский, но это зрелище он наблюдал издали, видимо, только облизываясь и завидуя взрослым гостям. Я очень люблю Гр<игория> Алек<сандровича> и был тронут той нежностью, с которой он мне писал о вашем шестидесятилетии7.

К новому году вышло и «Лит<ературное> Нас<ледство>» с вашей статьею. но я еще не получил тома. Хотя вы, видимо, и недовольны своей статьей, я уверен, что она очень свежа и интересна, даже если и не дописана. Спасибо за тезисы Базанова, я их перепишу в той части, в кот<орой> они представляют для меня интерес, — и возвращу вам. Ни одной самостоятельной мысли я в тезисах этих не нашел, — беспардонно обобраны статьи Чернова8, мое преди­словие и комментарии к Рылееву, работа о Катенине, заметки о Глинке9, статьи Тынянова о Кюхельбекере10, его же глава о Глинке в романе", книга Гуковского о Пушкине и романтизме12. Вся часть, посвященная Раевскому, мне более чем знакома, ибо весь этот материал я подготовил к печати еще в 1925 г., но задержал, ибо оставался для меня неразрешенным вопрос об отно­шениях Раевского с Пестелем, без чего все висело в воздухе. Где-то в архиве Соц. Эк. Гиза остался третий том рукописи «Восп<оминаний> и расск<азов> декабристов», где была и моя работа о В. Ф. Раевском...13.

Сердечный привет милой Лидии Владимировне и вам от нас обоих. Меч­таю о том, чтобы встретиться с вами и поговорить по-настоящему.

Ваш Ю. О.

1 «Мозги у меня работают сейчас много лучше, чем до 1936 г. Ей-богу, это не самообман», — писал Оксман 19 апреля 1949 г. С. Я. Штрайху (РГБ. Ф. 427. Карт. 2. Ед. хр. 89. Л. 9).

2 В 1915 г. С. А. Венгерову исполнилось 60 лет.

3 Владимир Николаевич Перетц (1870—1935) — историк рус. лит-ры. Профессор Киевского ун-та, с 1914 г. — С.-Петербургского ун-та. Академик (1914). В апре­ле 1934 г. арестован по делу «Российской национальной партии» («Дело славис­тов») и постановлением Коллегии ОГПУ сослан на три года в Саратов, где и умер. См.: Ашнин Ф. Д., Алпатов В. М. Арест и ссылка академика В. Н. Перетца // Известия РАН. Серия лит-ры и языка. 1994. Т. 53. № 2. С. 74— 82.

4 Павел Елисеевич Щеголев (1877—1931) — историк рус. лит-ры и рев. движе­ния, пушкинист; писал пьесы и киносценарии на историческую тему. Был дружен с Оксманом и связан с ним совместной работой, в частности — по журн. «Былое» в конце 1926 — начале 1927 г. (т. е. накануне закрытия журнала). 13 ноября 1926 г. Оксман сообщал Пиксанову, что П. Е. Щеголев как редактор «Былого» склонен «сохранить за собой с будущего года только верховное на­блюдение, а реорганизацию журнала и его ведение предоставляет мне».

5 Павел Никитич Сакулин (1868—1930) — историк лит-ры. Профессор Мос­ковского ун-та. Академик (1929). Председатель Общества любителей рос. сло­весности и др. Азадовский и Оксман были в 1920-е гг. связаны с Сакулиным общей работой, переписывались с ним. (Оксман — один из участников сб. «Памяти П. Н. Сакулина». М., 1931).

6 Леонид Константинович Ильинский (1878—1934) — историк лит-ры, библи­ограф; автор работ о И. А. Крылове и др. Профессор ЛГУ.

7 Из писем Г. А. Гуковского в архиве Оксмана сохранилось только одно — от 21 августа 1948 г. (РГАЛИ. Ф. 2567. Оп. 1. Ед. хр. 450). По-видимому, все остальные были уничтожены после ареста Григория Александровича.

90


8  Имеется в виду С. Н. Чернов (см. примеч. 2 к письму 19).

9  Имеются в виду следующие работы Оксмана: Рылеев; Воспоминания П. А. Ка­тенина о Пушкине / Вступ. статья и примеч. Ю. Оксмана // ЛН. 1934. Т. 16—18. С. 619—656; Неизвестные приложения к письму Ф. Н. Глинки к Пушкину от 28 февраля 1831 г. / Коммент. Ю. Г. Оксмана // Пушкин. Временник Пушкинской комиссии. 1936. Т. II. С. 325—334 (в данной публикации Окс­ман изложил ряд своих соображений о политической лирике Ф. Глинки).

10 Кюхельбекеру посвящены следующие статьи и публикации Ю. Н. Тынянова: «Аргивяне», неизданная трагедия Кюхельбекера // Тынянов Ю. Н. Архаисты и новаторы. Л., 1929. С. 292—329; Пушкин и Кюхельбекер // ЛН. Т. 16—18. С. 321—378; «Прокофий Ляпунов». (Трагедия Кюхельбекера) // Лит. совре­менник. 1938. № 1. С. 110—123; Кюхельбекер. (По новым материалам) //Лит. современник. 1938. № 10. С. 167—222; Французские отношения Кюхельбеке­ра // ЛН. 1939. Т. 33—34. С. 331—378; Кюхельбекер о Лермонтове // Лит. современник. 1941. N° 7—8. С. 142—150. См. также примеч. 6 к письму 104.

11 Вероятно, имеются в виду упоминания о Федоре Глинке в романе Тынянова «Кюхля» (глава «Петербург», часть 6).

12 Гуковский Г. А. Очерки по истории рус. реализма. Ч. I. Пушкин и рус. роман­тики. Саратов, 1946.

13 См. примеч. 14 к письму 10.