33. Азадовский Оксману

<Ленинград> 21 ноября <1949>

Дорогой Юлиан Григорьевич,

отвечаю Вам немедленно, чтоб разъяснить мое деловое соображение по пово­ду обращения в Словарную комиссию (кстати, Ларина там уже нет). Конеч­но, они никаких теоретических и исторических соображений по поводу инте­ресующих Вас вопросов не смогут высказать, но они могут документировать точнёхонько (вплоть до указания страницы) употребление этого слова в «За-в<етных> Сказках». Вероятнее всего, впрочем, что Даль в своем словаре ссы­лается на тот же источник: ведь огромнейшая часть опубликованных Афанасьевым текстов передана ему Далем. Следовательно, сборник мог бы назы­ваться «Сборником Афанасьева и Даля»; и если Аф<анасьев> этого не сде­лал, то, конечно, гл<авным> обр<азом>, потому, что он очень ценил свой научный труд, выразившийся в примечаниях. Для того времени все это, само собой разумеется, было большим подвигом.

Ваши соображения относительно моего положения во многом правиль­ны,— Вы только ошибаетесь, преувеличивая мою мнительность. Еще в июне мне было официально предложено выбрать любой университет. Логики в этом мало, но это было дважды формулировано официальными и ответственными лицами в Министерстве. Но я, действительно, не могу читать курсов. Чтение лекций я прекратил еще осенью 1947 г. Я могу только вести семинар, руково­дить аспирантами, ну, м<ожет> б<ыть>, прочесть спецкурс для небольшой аудитории. Ведь за последние два года не было ни одного у меня выступления Уч<еном> Совете, на диссертациях, на научных докладах), которое не кон­чалось бы припадком разной степени.

Когда это бывало в Ин<ститу>те, то одна из моих сотрудниц очень нежно и пылко всегда бросалась ко мне на помощь: гладила и согревала начинавшие холодеть руки, расстегивала ворот и пр. Когда позже ее упрекнули в этом, она ответила (и совершенно правильно), что делала это каждый раз для проверки: не симулирую ли я1.

Так вот, этот экзамен я выдерживал каждый раз, а Вы говорите: мнитель­ность.

Скажу откровенно: меня и не тянет никуда. Мне трудно представить себе, как я окажусь вновь в знакомых местах, увижу вновь «знакомые» лица и особен-

134


но новых начальников. И до сих пор не пойму: неужели «вчерашнему близкому приятелю»2 нужно для его карьеры, действительно, изображать такую звериную ненависть ко мне. К карьере он, конечно, на этом ничего не прибавит, но вот зачем-то, ведь, нужно это ему. А как он беспрерывно лжет — особенно в Москве! Даже страшно... Ведь, вообще, имеется рекомендация Бюро Отд<елен>ия ис­пользовать меня на научной работе, но он не желает и протестует3. Жму руку, обнимаем.

Ваш М. Привет А<нтонине> П<етровн>е.

1 Речь идет о П. Г. Ширяевой, сотруднице Сектора фольклора ПД (сообщено Г. Г. Шаповаловой (1918-1996), секретарем Сектора в 1940-1953 гг.).

Пелагея Григорьевна Ширяева (1903 -1986) работала в ПД с 1933 по 1959 гг.; М. К. Азадовский активно способствовал ее трудоустройству.

2 Имеется в виду Н. Ф. Бельчиков.

3 В архиве К. М. Азадовского сохранилась выписка из протокола № 18 заседания Бюро Отделения лит-ры и языка от 29 июня 1949 г. за подписью И. И. Мещанинова И И, В. Сергиевского, где (в части "постановили") говорится:

«Согласиться с решением дирекции Института русской литературы об освобождении доктора филол. наук М. К. Азадовского от должности заведую­щего Сектором фольклора на основании ст. 47 п. «ж» Код. Зак. о труде.

Рекомендовать дирекции Института рассмотреть вопрос о возможности использования М. К. Азадовского в штате Института в должности ст. научно­го сотрудника».

Марк Константинович надеялся, что ему удастся — на основании этого постановления — возобновить работу в ПД. 5 июля 1949 г. он писал А. М. Ас­таховой: «В ближайшие дни должен выясниться вопрос о моем возвращении в Институт в качестве научного сотрудника. Николай Федорович Бельчиков со­общил мне, что у него еще нет официальных сведений по этому поводу и неизвестно, когда они будут». Очевидно, что рекомендация Отделения лит-ры и языка АН СССР не была поддержана дирекцией ПД.