42. Оксман — Азадовскому
<Саратов> 26
декабря <1950>
Дорогой Марк Константинович,
давно
чувствую себя бесконечно виноватым перед вами. На письмо ваше сразу не ответил потому, что был в
настолько тяжелом состоянии, что боялся заразить
своей ипохондрией вас даже на расстоянии
Но, так или иначе,
и вы пошли на поправку, да и я себя взнуздал, чтобы к новому году быть в полном порядке. Вчера отчитал на юбилейном заседании
свой доклад (он был единственным) на
тему «Агитационная литература декабристов»
и сразу почувствовал себя помолодевшим и поздоровевшим. Захотелось работать — и я принялся за окончание
«Пифагоровых законов»1. Авось к новому году и этот долг 25-летней
давности будет мною погашен. Долгов много, понимаю хорошо, что так и помру несостоятельным должником, но, ей-богу, ответственность за это должны нести и мои
неугомонные гонители. Когда
Антонине Петровне приходится невтерпеж, я ее «успокаиваю» словами протопопа
Аввакума2.
Ваше письмо мне понравилось своей тональностью — вот что значит окунуться в свою стихию, войти в круг своих
тем и интересов, отрешиться от повседневной
«суеты» и мелочей жестокого быта! Не сомневаюсь, что ваш Бестужев отразит в полной мере это возвращение к
жизни. Говорил о вас с
156
А. П. Скафтымовым, который
даже позавидовал вашим возможностям спокойной
научно-исследовательской работы в ленинградских условиях. Он спит и видит, как бы только ему уйти от лекционной и
всяческой иной университетской и
общественной работы, жить на пенсию и иметь возможность делать только то, что отвечает душевным склонностям его
как специалиста. Конечно, в Саратове
ему этого добиться трудно, — он у нас как «святой, местно чтимый». Но после своего
60-летия он как-то сразу сжался, затем расклеился, а сейчас впал в ипохондрию
вроде моей. Но я бы, с его биографией, конечно, распорядился бы собою
более целесообразно3. Вы спрашиваете о моих «делах» — они без перемен, но эта стабильность на
самых невыгодных позициях превращает меня из «субъекта» только в «объект»,
судьба которого зависит только от
игры случая. Ничем хорошим все это кончиться не может. Надо уйти в другой вуз,
в котором я был бы уже бывшим саратовским профессором, а не декабристом с десятилетним стажем. Но этот переход
связан с новым оформлением
прописки, что требует новых особых решений. Переезд должен быть согласован не только по академической линии. Новое
передвижение крайне осложняется
необходимостью переброски книг, которых осталось не так много, но жить без
которых нельзя. Уехать налегке можно было бы при наличии своего угла, в котором
могла бы переждать Ант<онина> Петровна, но
такого «угла» у нас нет. Ну, да не
стоит об этом разводить нуду!
Очень меня заинтересовал ваш запрос о слове «декабрист», в моем арсенале против вашего «1857
г.» говорят только записки Н. М. Сатина (в сб<орнике>
«Почин»),
где слово «декабрист» он вкладывает в реплику какого-то генерала в
Вы спрашиваете, куда я отдал свою статейку о декабристах. — Она мне была «заказана» Б. Е. Сыроечковским и Н.
М. Дружининым для юбил<ейно-го>
сборника Института Истории6.
От всей души поздравляем вас и Лидию Владимировну с новым годом. Желаем вам здоровья,
бодрости, успехов, исполнения всех желаний в ближайшие же дни
Ваш Ю. Оксман
1 «По мере сил веду к окончанию
статью о «Пифагоровых законах», — писал Оксман С. А. Рейсеру 19 декабря
2 Имеются в виду слова протопопа Аввакума (в ответ на вопрос
его жены: «Долго ль-де,
протопоп, сего мучения будет?»):
«Марковна, до самыя до смерти».
3 Видимо, Оксман имеет в виду
внешне благополучную биографию А. П. Скафтымова, который уже в
157
4 H. M. Сатин приводит в своих мемуарах слова генерала Г. X. Засса, сказавшего в июне
Николай Михайлович
Сатин (1814—1873) — поэт и переводчик; участник кружка Герцена и
Огарева.
5 См. примеч. 13 к
предыдущему письму.
6 См. примеч. 9 к
письму 37.