Утром выпал третий за эту осень  снег.  А  ночью  он  долго  падал  в
темноте, и из окна были видны только серые пятна,  плывущие  сверху  вниз.
Если бы Глеб не знал, что снег приносят тучи, то можно было  бы  подумать,
что это воздух сгустился и клочки замерзшего газа разрастутся, займут  все
свободное пространство и станет нечем дышать.
     В эту ночь к  нему  снова  пришла  бессонница.  Как  назло,  дома  не
оказалось снотворного, и он был вынужден пролежать на  диване  в  темноте,
долгие часы следя за сгущением воздуха и воображая себе, что снег стоит на
месте, а дом вместе с ним,  с  Глебом,  летит  вверх  и  конца  полету  не
предвидится.
     Думать ни о чем не хотелось, но все равно думалось, непроизвольно, по
инерции, вяло и неторопливо мысли связывались в ассоциации, и конец  мысли
совсем не вытекал из ее начала.  Он  смотрел  на  гравюру  на  стене,  где
веселый Мюнхгаузен летел на ядре навстречу туркам, и по  созвучию  к  нему
пришло слово «Мюнхен», а  потом  женское  имя  Гретхен  и  Грета  Гарбо  —
заграничная дива, и город Дивногорск, и все, что связано с ним... На кухне
капала вода, и со следующим словом «горы» он вспомнил  пещеру,  в  которой
заблудился в  детстве,  сталактит,  освещенный  предпоследней  спичкой,  и
прозрачную каплю воды на его острие.  На  вкус  она  была  горьковатой,  и
сейчас, через много лет, он снова ощутил на языке едкий  вкус  известковой
воды.  И сразу  же  пришло  ощущение  потерянности  и  страха,  и  комната
превратилась в сырую, душную пещеру.
     Тогда Глеб встал, включил свет и по голосам, доносившимся из соседней
квартиры, понял, что наступило утро.
     Как всегда по утрам, соседка ругала своего сына, а он отвечал  тонким
голосом, невнятным, монотонным, иногда  плакал,  соседка  распалялась  еще
больше и, наверное, била мальчишку.
     Глеб прошел на кухню, засыпал кофе в кофеварку и, пока  она  булькала
на газе, сидел, думал о разном и слушал голоса за стеной. Похоже было, что
мальчик заперся в ванной и плачет там один, а мать кричит  на  него  из-за
двери, и уже отец вклинил свой бас, и только неясно, кого он ругает — жену
или сына, или, быть может, обоих.
     Пришла Лида.
     — Так и не спал? — спросила она, щурясь от света.
     — Да, — сказал он, — думается о разном. Не спится.
     — Как же ты будешь работать сегодня?
     — Я привык. Я могу не спать по три дня.
     — И не есть целый день, — добавила Лида. — И не видеть жену по  году.
Ты выносливый.
     — Да, — согласился он, — слышишь, соседи опять ругаются.
     — Слышу, конечно. Только не ругаются, а лаются. Каждое утро одно и то
же.
     — И каждый вечер.
     — Да, и каждый вечер.  Нам не повезло  с  соседями.  Наверху  заводят
музыку и танцуют, да так, что пляшут наши люстры, внизу пьют и  играют  на
баяне, а эти ругаются и бьют своего сына. Давай сменим квартиру.
     — Ты думаешь, в другом месте будет лучше?  У  людей  всегда  найдутся
причины, чтобы танцевать и пить, драться и плакать.
     — Нам не повезло с соседями, — повторила она.
     — А быть может, им не  повезло  с  нами?  Какие-то  мы  ненормальные.
Гостей не зовем, водку не пьем, магнитофон не держим. Тихие, как мышки.
     — Можно жить так же, как они, — пожала плечами Лида. — Что может быть
проще.
     — Да нет, пожалуй, не сумеем. Темперамента не хватит.
     Странный  шум  в  комнате  сына  заставил  Глеба  прислушаться.   Ему
показалось, что там летает  птица  и  шелестит  крыльями,  и  налетает  на
стекло, отчего оно позванивает, как приглушенный голос сверчка.
     Игорь  не спал.  Он  ползал  по полу,  сопел,  вскакивал,  размахивал
руками, ойкал и явно пытался поймать кого-то,  ускользающего из  его  рук.
Глеб включил свет.  Тотчас же что-то коснулось его щеки, мягкое, сухое,  и
легкий шуршащий звук пролетел мимо.
     — Кто это у тебя летает? — спросил Глеб растерянно. Он смотрел во все
стороны, но только слышал, как кто-то  бьется  о  стекло,  да  видел,  как
качнулась люстра опрокинулся стакан, и струйка воды  полилась  на  пол!  И
казалось, что это просто ветер залетел в комнату и не находит выхода.
     — Что здесь происходит? — строго спросила Лида, появляясь на  пороге,
но тут, наверное, и ее лица коснулись невидимые крылья, и она вскрикнула и
побледнела.
     — Летучая мышь! — закричала она. — Откуда ты принес эту гадость?!
     — Это не мышь, — тихо сказал Игорь.
     Он стоял посередине комнаты и  не  смотрел  на  родителей,  а  вертел
головой, пытаясь проследить полет невидимого существа. Несмотря ни на что,
он не был растерян, словно бы ожидал этого, и теперь ничему не удивлялся.
     — Это птица, — сказал он, высматривая что-то на шкафу.
     — Какая же это птица? — спросила Лида испуганно. — Откуда она взялась
и где она?
     — Вылупилась из яйца.
     — Ну и когда? — спросил Глеб. — Сегодня?  И  уже  летает?  Ты  что-то
путаешь.
     — Ничего я не путаю, папа.  Я нашел яйцо на  улице,  белое  такое,  с
красными пятнышками, и положил его под батарею. Это было две недели назад.
     — Не придумывай, — оборвала его Лида, — я мыла пол,  и  не  раз,  под
батареей ничего не было. Почему ты лжешь, Игорь?
     — Я не вру, мама, — обиделся Игорь. — Яйцо лежало там.
     Выражение упрямства появилось на его лице, и Глеб понял, что  так  от
него ничего не добьешься.
     — Ну ладно, — сказал он, — значит, сегодня из яйца вылупилась птица и
сразу же полетела. Так, выходит?
     — Ну да.
     — И что же ты будешь делать со своей птицей?
     — Я еще не знаю. Я хочу ее поймать и разглядеть получше.
     — А ты хоть знаешь, как она называется?
     — Не-а.
     — Ну а какая она из себя?
     — Красивая. Да ты сам посмотри. Вот она, на шкафу.
     Глеб взглянул на шкаф, но ничего,  кроме  пыльных  журналов,  там  не
увидел.  В то же время шум стих, и вполне можно было подумать,  что  птица
устала и отсиживается где-нибудь.
     — Глеб, я прошу тебя, выйдем отсюда на минутку.
     Взяв Глеба за руку, Лида сжала ее и потянула к двери. Молча они дошли
до кухни.  За стеной не утихал шум перебранки, привычный и монотонный, как
гудение воды в трубах.  Лида опустилась на табуретку, и по  лицу  ее  было
видно, что она напугана, растерянна и ждет помощи.
     — Ну что ты? Мальчишка нашел яйцо, из него вылупилась  птица,  теперь
она летает.  Что же тебя удивляет? Он ее поймает,  позабавится  немного  и
выпустит.
     — Ну что ты  говоришь,  Глеб?  Откуда  взялось  яйцо  осенью,  почему
вылупилась птица, не птенец, а птица? И она невидима.  А он, он ее видит и
ничему не удивляется. Это же страшно.
     — Да успокойся ты, все нормально. Ты совсем забыла школьные азы. Есть
такие птицы, что откладывают яйца  поздней  осенью,  даже  зимой,  есть  и
такие, что, вылупившись, сразу же умеют летать. И откуда ты взяла, что она
невидимая? Это  совершенно  нормальная  птица,  маленькая,  красивая,  она
сидела на шкафу, и я ее хорошо разглядел. Что тебя пугает?
     — Ты что, ее видишь, да? Значит, я одна слепая? Вы  нормальные,  а  я
сумасшедшая? Да?
     — Ну, без фантазий,  Лидок,  без  фантазий...  Вспомни,  когда  ты  в
последний раз надевала очки. Все кокетничаешь...
     Он погладил ее по голове, успокаиваясь сам придуманной ложью.
     — Займись лучше завтраком, а я  схожу  к  Игорю,  мы  поймаем  птицу,
устроим ее где-нибудь до вечера, а потом уж решим, что с ней делать.
     Глеб и сам не знал, что скажет, зайдя в комнату сына,  не  знал,  что
увидит там, но хотел одного —  увидеть  птицу.  Игорь  сидел  на  кровати,
поджав ноги, умиротворенный, счастливый и смотрел на свои руки.  Они  были
сложены так, что казалось, в них что-то зажато. Но там ничего не было.
     — Ну как? — спросил Глеб, присаживаясь рядом. —  Поймал  свою  птицу?
Да, красивая. Можно потрогать?
     Игорь улыбнулся и благосклонно разрешил.
     — Только не помни ей крылья. Ты купишь клетку, да? А чем ее кормить?
     Глеб, чувствуя  себя  и  дураком  и  лжецом  одновременно,  осторожно
протянул руку к тому месту в пространстве, где  должна  находиться  птица.
Пальцы его ощутили мягкие перья,  и  воздух  шевельнулся  под  его  рукой,
теплый, тугой, живой.  Он  провел  пальцем  по  этому  сгустку  воздуха  и
определил для себя, где крыло, короткий хвост, голова с маленьким  твердым
клювом. Птица клюнула его в ладонь, и он рассмеялся.
     — Сердитая! Гляди, какой красивый хвост, будто в малине вымазан.
     — Совсем и не малиновый! — возмутился Игорь. — Он желтый, с  голубыми
перышками.  А горлышко у нее  белое,  а  вот  крылья  красные,  с  черными
крапинками. Ну посмотри сам.
     — Конечно же, это я хвост с  крыльями  спутал.  Смешно.  Знаешь  что,
посади ее пока в ящик, а вечером я куплю клетку и посоветуюсь со  знающими
людьми, чем ее кормить и как ухаживать. И собирайся в школу, нам пора.


     Проводив  Игоря  до  угла,  они  молча  пошли  к  остановке,  сели  в
троллейбус и только перед  тем,  как  выйти,  Лида  махнула  рукой,  слабо
улыбнувшись.
     — Не задерживайся, пожалуйста.
     Он проехал еще одну остановку,  перешел  на  другую  сторону,  сел  в
автобус.  Добираясь домой, он передумал о многом и, зайдя в  квартиру,  не
раздеваясь, сразу же прошел в комнату сына.  Посидел в тишине, в  полутьме
зашторенной комнаты, прислушиваясь к шорохам, попискиванию,  постукиванию,
доносившимся из угла, нашел ящик, отодвинул немного крышку, просунул  руку
в пустоту.  Что-то шевельнулось, затрепетало, легко ударило по  кисти;  он
ощутил перья, мягкий пух и горячее тело птицы, бьющейся в руке. Не вынимая
руки,  он гладил свободными пальцами ее спину,  чтобы она привыкла к нему,
словно хотел  подкупить  эту  птицу,  обмануть  самого  себя.  Он  пытался
представить себе, как она выглядит, он был в  положении  слепого,  убеждая
себя,  что  вот  сейчас  включит  свет  и  его  представление  совпадет  с
увиденным.
     Задержав дыхание, он встал, щелкнул выключателем и увидел,  что  руки
сжимают пустоту.  Понимая абсурдность своих действий,  он  поднес  руки  к
лампе.  Свет свободно проходил меж пальцев, кончики их  отливали  розовым,
тогда как осязание не обманывало — в руках была живая  птица.  Он  бережно
посадил ее в ящик, задвинул крышку, постоял, растерянный. Нужно было ехать
на работу, на утро намечалась сложная операция, но он понял, что все равно
не сможет сейчас работать, позвонил в больницу, сказал, что  болен  сын  и
сегодня операция отменяется.
     В зоомагазине он долго выбирал  клетку,  чтобы  и  красивая  была,  и
просторная. «Для какой птицы?» — спросил его продавец.  А он даже не знал,
для какой, и наврал, что для  канарейки,  потом  вспомнил,  что  канарейка
маленькая и поправился: «Простите, для попугая, да, для какаду».  Продавец
удивленно посмотрел на него, вручил клетку, пояснил, как ее надо чистить.
     Так же на ощупь он перенес птицу в клетку, закрыл дверку,  по  звукам
догадавшись, что она села на жердочку.  Налил  в  баночку  воды,  накрошил
хлеба и по тому, как убывает вода, понял, что птица пьет.  Это  обрадовало
его, но лишь немного.  Это лишний раз  доказывало,  что  птица  существует
независимо от него и она — не  галлюцинация,  не  обман  зрения,  а  живое
существо, со всей присущей ему анатомией  и  физиологией.  Белая  капелька
помета брызнула на пол...
     Разыскав фотоаппарат,  он  зарядил  новую  пленку,  раздвинул  шторы,
включил все лампы и, придвинув клетку ближе к свету, заснял всю кассету.
     Просматривая мокрую пленку, он увидел белые  прутья  клетки  и  среди
них, как сердце среди ребер на рентгене — светлое пятно. Это была птица.
     Запершись в ванной, при красном свете, он печатал снимки, и на каждом
из них медленно, из небытия белой бумаги проступала  маленькая  птица,  ее
крылья, хвост, глаза. Он глядел на нее, пытаясь понять, почему же не видит
ее живую, а здесь, плененную светом и черными  крупинками  серебра,  может
разглядывать ее, прикасаться к ней, холодной, плоской, глянцевой.
     Набрал номер и, когда услышал знакомый голос, сказал:
     — Женька, старик, приезжай ко мне. Ты мне позарез нужен.
     — Ну если позарез... Хорошо, я забегу на полчасика. Готовь кофе.
     Приехал Женя, шумный, бородатый; скинув пальто, сразу же  протопал  в
кухню, повел носом:
     — Где обещанный кофе? Ты меня разочаровываешь.
     Макая  бороду  в  чашку,  он,  не  переставая,  рассказывал  анекдоты
вперемежку с историями из жизни своих  больных.  Слушая  его,  Глеб  почти
позабыл о птице, пока писк не напомнил, для чего он звал друга.
     — У тебя мыши завелись? — спросил Женя.
     — Там, у Игоря в клетке, кое-кто сидит. Иди, взгляни.
     Сам остался на кухне, сидел, ждал.
     — Ну, старик, отличная у тебя птичка! Как она называется?
     Женя сидел на корточках и, по-детски открыв рот, не отрываясь, глядел
в клетку. Глеб сел на пол, прислонился к стене. Сегодняшняя бессонница все
же давала о себе знать: болела голова, тело казалось легким и чужим.
     — Игорь нашел, — сказал он. — Но ты понимаешь, Женька, я ее не  вижу.
И Лида тоже. А ты с Игорем видишь. Вот такие дела.
     Женя удивленно взглянул на него, хотел что-то сказать, но  промолчал.
Глеб принес фотографии.
     — Вот здесь я вижу.  А живую — нет. Думай, что хочешь, а  у  меня  уж
голова кругом идет.
     — Совсем не видишь? Дела... А что же взамен?
     — Ничего. Пустоту. Могу потрогать ее, слышу ее, а глазами — нет.
     — Значит, что-то вроде избирательной слепоты. Забавно.
     — Да уж кому как, знаешь.
     — А что ты сам думаешь?
     — Экспериментирую, что еще мне остается?
     — Насколько я понял, об этой птице знают пока четверо: ты с Лидой и я
с Игорем. Маловато для выводов.
     — Что же теперь, ее по улицам носить и всем показывать? Как слона  из
басни?
     — А что? Может, и придется. Но давай сначала поразмышляем о видимом и
невидимом.  Вот, скажем, электроток. Бежит он по оголенному проводу, а кто
его видит? Никто. Как обнаружить его?
     — Рукой схватить. Так обнаружишь...
     — А что надо сделать, чтобы его увидеть?
     — Подсоединить  что-нибудь.  На  приборе  стрелка  отклонится,  мотор
заработает, лампочка загорится.
     — Вот-вот, именно лампочка.  То есть мы увидим не  сам  электрический
ток, а свет от накаленной им спирали, но это уже ближе.  Ты  понимаешь,  к
чему я клоню? Для того чтобы увидеть птицу, тоже нужна лампочка. У кого-то
она есть, а у кого-то нет. А что она собой представляет, я не знаю.
     — Ясно.  У тебя с Игорем лампочки в мозгах вкручены, а у меня с Лидой
— перегорели или вовсе не было. Дай взаймы, что ли...
     — А может, у тебя врожденный  дефект,  вроде  дальтонизма?  И  знаешь
что?..
     Зазвонил телефон. Вызывали Женю.
     — Ты прости, Глеб, я твой телефон на работе оставил.  У меня  больной
тяжелый, надо ехать.  Ну давай, думай. И не изводись так. Я к тебе вечером
заеду.
     Внимательно перелистывая толстые тома «Жизни животных», приглядываясь
к иллюстрациям, Глеб сравнивал их с фотографиями птицы, но ни одна из  них
не походила на ту, что сидела в клетке. Тогда в голову ему стали приходить
мысли невероятные и слова несерьезные.  Он подумал, что  это  и  не  птица
вовсе, а пришелец или робот, посланный на землю с неведомой  целью,  а  ее
невидимость — это защитный экран, только почему-то избирательный. Он дошел
до того, что пришельцы защищаются именно от него, Глеба, и,  рассмеявшись,
скорчил устрашающую гримасу. Пусть боятся.
     Как обычно, смех превратил проблему в шутку,  и  он,  уйдя  в  другую
комнату, лег на диван и, закрыв  глаза,  привычно  скользя  по  запутанным
ассоциациям, дошел до слова «сон» и заснул с этим словом.
     Его разбудил шум.  Из комнаты Игоря  слышались  возня,  шорох,  писк.
Стараясь ступать неслышно, он приблизился  к  открытой  двери  и  удивился
тому, что увидел.  В комнате была Лида. Растрепанная, раскрасневшаяся, она
стояла на коленях возле клетки и шарила в ней руками.
     — Ты что? — спросил Глеб, хотя и так ясно было, что.
     Лида вздрогнула, смутилась.
     — Да вот, пораньше отпустили, — сказала она,  поднимаясь,  —  а  тебя
будить не хотелось.
     Глеб захлопнул открытую дверку клетки, прислушался.  Птица была  там,
успокаивалась, наверное, оправляла перышки.
     — А я уж думал, ты ее на ужин решила приготовить.
     — И ты еще шутишь? Мне вот не  до  шуток.  Все  вы  нормальные,  а  я
уродка. Думаешь, мне легко?
     — Видишь ли, Лида, если говорить честно, я ведь тоже...  Мы  с  тобой
оба уроды.
     — Врешь, — сказала она почему-то шепотом, — ты врешь. Ты нарочно меня
успокаиваешь.
     — Нет, не вру.  Это утром мне показалось, что так будет лучше.  А  ты
весь день об этом думала и прибежала пораньше, решила, что дома никого  не
будет. Ты хотела ее убить?
     — Нет, просто выпустить.
     — Зачем?
     Лида молчала.
     — Ну что же, — сказал Глеб. —  Это  тоже  выход.  Что  непонятно,  то
подлежит уничтожению.  Так спокойнее. Птицы не  станет,  ты  снова  будешь
чувствовать себя нормальной. А так она словно заноза.
     — Я все равно убью ее, — твердо сказала Лида. — Все равно.  Что бы ты
ни говорил обо мне и что бы ни думал. Ты хочешь, чтобы я сошла с ума?
     — А об Игоре ты подумала?
     — Для него это очередная игрушка. Поплачет и забудет.
     — А если не забудет и не простит? Что тогда?
     — Да как ты не понимаешь? Мы с тобой ненормальные, мы не видим ее.
     — Мало ли каких дефектов не бывает на свете? Женя был  здесь,  назвал
это избирательной слепотой. Он, кстати, птицу видит. И, я думаю, многие ее
тоже увидят. А многие — нет. Пока нас поровну. Ну скажи, тебе будет легче,
если, например, половина города птицу тоже не увидит?  Мы  ведь  будем  не
одни?
     — Возможно, и так. Но я не верю в это. И ты мне лжешь. Ты ее видишь.
     — Ну вот, договорились.  Только сегодня утром жаловалась, что никогда
не скандалили. Давай подеремся, что ли?
     Лида отошла к окну, отвернулась, и в наступившей тишине стали  слышны
привычные вечерние звуки: внизу играли на баяне, громко пели,  то  и  дело
выскакивали в коридор, шумели там и дрались.  А наверху завели магнитофон,
он орал на полную мощь своих мегаватт, и кто-то плясал, да так, что дрожал
потолок и качалась люстра.  За этим шумом Глеб не сразу расслышал знакомое
трио за стеной: высокий женский, басовитый мужской и тонкий детский.  Глеб
попытался вспомнить, какие же лица  у  соседей,  но  так  и  не  вспомнил,
покачал головой и прикрыл плотнее дверь в комнату.
     Сел рядом с клеткой и долго слушал, как шуршит птица, стучит клювом о
прутья, попискивает, а потом открыл дверку и  просунул  туда  руку.  Птица
забилась под его пальцами.  Он неловко схватил ее  поперек  туловища,  она
пискнула, ударила крылом, и он ощутил прикосновение его  на  коже,  сухое,
мягкое, теплое. Он вытащил птицу из клетки, не переставая удивляться тому,
что пальцы сжимают пустоту, воздух,  ничто.  И  это  ничто  билось  в  его
ладонях.
     — Ой, какая красивая клетка, папа! В ней птица будет еще красивее!
     Игорь стоял рядом, в пальто, в шапке.
     — Пожалуй, — согласился Глеб. — Хотя клетки никого не украшают. Может
быть, ты ее отпустишь? Жалко держать в неволе.
     — Она же замерзнет. Пусть поживет у нас до весны, а потом отпустим.
     — Сейчас же иди и разденься, — сказала Лида.  —  Наглядишься  еще  на
свою птицу.
     — А ты завидуешь Игорю, — сказал Глеб, когда сын вышел. —  Будет  ему
теперь от тебя на орехи.
     — Ты считаешь меня такой мелочной? Все равно я вашу птицу задушу.
     — Уже и нашу...
     Они и в самом деле чуть было не рассорились, но  зазвонил  звонок,  и
Игорь впустил Женю.
     — Ага,  вся  семья  в  сборе.  Ну  и  прекрасно.  Держи,  Игорь,  это
конопляное семя.  Глеб, в твоем доме опять не пахнет кофе. Лида, я страшно
голоден, только что из больницы, даже домой не заезжал...
     — Ну и шума от тебя, Женька. Что ты за человек.
     — Я сейчас что-нибудь приготовлю, ребята, — сказала Лида. —  Посидите
немного.
     — Ну что, надумал? — спросил Женя. —  Как  Лида  отнеслась  ко  всему
этому?
     — Как? Пошла готовить гарнир для этой птички.
     — М-да...  А ты знаешь, я тут кое о чем раздумывал,  но  пока  выводы
делать рановато, материала не хватает.  Надо бы  эту  птицу  показать  как
можно большему числу людей. Элементарный тест.
     — И к чему это?
     — Да я и сам не знаю точно.  Кажется, я начинаю понимать, что это  за
лампочка, может, ты и сам поймешь... В общем, рановато для выводов.
     В дверь забарабанили.
     — Открой, Игорь! К нам.
     В комнату даже не вошел, а скорее вбежал незнакомый  мальчик.  Худой,
зареванный, он уже не плакал, но дрожал всем телом.  Вслед ему  доносились
крики, отборная пьяная ругань раздавалась из-за двери.  Гремели  кастрюли,
на истеричной ноте визжала женщина.
     — Папка дерется, — сказал мальчик, — он там маму бьет.
     — Пойдем, Витя, — сказал Игорь. — Я тебе птицу покажу.
     Он подвел мальчика к клетке, они присели на полу, и Глеб увидел,  что
мальчик перестал дрожать и сосредоточенно уставился в пустую клетку.
     — Вот и еще один зрячий, — тихо сказал Глеб.
     — Кто это там так буянит? — спросил Женя.
     Глеб пожал плечами.
     — У них так каждый  день.  Никак  мир  не  берет.  Из-за  этого  шума
отдохнуть нельзя.
     — Да ты хоть выясни, в чем там дело.  Смотри, как мальчишку напугали.
Может, помощь нужна.
     — И без нас разберутся. Еще схлопочешь по шее от таких.
     — А ты и напугался. Дай-ка, я сам схожу.
     — Перестань ты, Женька, в самом деле.  Ничего  с  ними  не  случится,
успокоятся. Пойдем на кухню, уже кофе готов.
     — Э, нет, я все-таки схожу.  И знаешь что? Вот как ты думаешь, есть у
этих людей лампочка для птицы или нет?
     Глеб хмыкнул и промолчал.
     — Ну ты подумай, подумай.
     — А ты меня с ними не равняй.
     — Я не равняю, но все же... Я схожу, а ты подумай, пораскинь мозгами.
Если сам не дойдешь, я тебе скажу потом, на ухо.
     — Не надо, — сказал Глеб. — Не надо говорить. И так ясно.
     Он прислонился к косяку и молча смотрел, как Женя вышел и позвонил  в
соседнюю дверь.  Кажется, он понял, в чем тут дело,  но  это  открытие  не
принесло ему радости.


__________________________________________________________________________
     Текст подготовил Ершов В. Г. Дата последней редакции: 27/03/2000