5.5 Новый разбор имен

Постоянный единичный термин, простой или сложный, редко будет употребляться в чисто референциальной позиции до той поры, пока говорящий не поверит или не притворится, что есть нечто, причем одно-единственное, что этот термин обозначает. Для нас, знающих, что нет такого существа, как Пегас, предложение «Пегас летает», возможно, не является ни истинным, ни ложным (ср. § 3.7).

Существуют предложения, содержащие термин «Пегас», которые мы не считаем ни истинными, ни ложными. Пример: «Гомер верил в Пегаса» — мы к нему вернемся; но здесь можно считать позицию нереференциальной. Другой пример: «Пегас существует» или «Есть (такая вещь, как) Пегас»; посмотрим, является ли здесь позиция, которую занимает термин «Пегас», чисто референциальной. Конечно, если предложение формы «. . . существует» истинно и его субъектный термин замещен другим термином, обозначающим тот же самый предмет, то результат будет истинным; таким образом, согласно этому стандарту, рассматриваемая позиция — чисто референциальная. И все же это странно, поскольку мало ясного смысла в «(x)(x существует)» или «(∃x)(x существует)».

Достаточно взглянуть на «(∃x)(x существует)», чтобы увидеть, что наше замешательство — одно из многих: что «существует», возможно, не играет никакой самостоятельной роли в нашем словаре, если в нем у нас в распоряжении имеется «(∃x)». Не лучше ли само предложение «Пегас существует» произносить как «(∃y)(y = Пегас)»? Согласно этому плану «(x)(x существует)» и «(∃x)(x существует)» преобразуются в «(x)(∃y)(y = x)» и «(∃x)(∃y)(y = x)» и оказываются, таким образом, тривиально истинными. Мы здесь истолковали «существует» как обычный общий термин или предикат, но — тривиальный: мы поняли «x существует» как «(∃y)(y = x)», что, как и «x = x», истинно относительно всего. При этом все же остаются аномалии. Положение, когда «(x)(x существует)» истинно и «Пегас» занимает чисто референциальную позицию в предложении «Пегас существует», выглядит странным, так как «Пегас существует» должно быть ложным. Эта аномалия сохраняется и после предложенного расширения «существует»: по-прежнему выглядит странным положение, когда «(x)(∃y)(y = x)» истинно и «Пегас» занимает референциальную позицию в «(∃y)(y = Пегас)», так как последнее должно быть ложно. Кроме того, здесь имеется определенная аномалия, выражающаяся в том, что, вразрез с общей тенденцией, упомянутой в начале этого параграфа, мы хотим выделить «Пегас существует» или «(∃y)(y = Пегас)» скорее как ложное предложение, чем как ни истинное, ни ложное. Наконец, независимо от всех технических проблем такого рода, есть что-то неправильное в признании того, что «Пегас» может вообще занимать чисто референциальную позицию в выражениях истины и лжи; ведь интуитивная идея, стоящая за фразой «чисто референциальная позиция», предположительно заключается в том, что термин употребляется исключительно с целью конкретизации объекта, о котором остальная часть предложения что-то высказывает (§ 4.5).

Единичные термины, у которых, как и у термина «Пегас», нет своих объектов, вызывают, таким образом, проблемы; и не только в связи с понятием чисто референциальной позиции. Простое появление провалов истинностного значения (truth-value gaps), как их можно назвать, — случаев, когда, повторяя за Стросоном, вопрос об истинностном значении не возникает, — если это допустить, добавило бы скучные усложнения в дедуктивную теорию. Действительно, нас никогда не беспокоило, что открытые предложения не имеют истинностных значений (§ 4.3), но открытые предложения можно узнать по способу их записи. Особое неудобство провалов истинностного значения, которые здесь рассматриваются, состоит в том, что их нельзя систематически распознать по их символической форме. Имеет ли предложение «Пегас летает» истинностное значение, поставлено в зависимость от существования таких предметов, как Пегас. Имеет ли предложение, содержащее выражение «автор Уэверли», истинностное значение, поставлено в зависимость оттого, один человек или два написали «Уэверли». Даже такие провалы истинностного значения можно допустить и справиться с ними — возможно, лучше всего с помощью чего-то подобного трехзначной логике. Но они остаются скучным усложнением и, в качестве такового, не обещают никакого улучшения понимания.

Не следует полагать, что эти разнообразные сложности происходят только из педантичного различения между тем, что ложно, и тем, что ни истинно, ни ложно. Мы ничего не получим, объединив эти две категории под одну категорию ложности; ведь они разделены, под какими бы то ни было именами, тем, что одна категория содержит отрицания всех своих членов, тогда как другая — отрицания ни одного из своих членов.

Таковы, таким образом, характерные проблемы, касающиеся единичных терминов, несостоятельных в отношении обозначения. Первородный грех был до некоторой степени зафиксирован в § 3.6. Это — образование составных единичных терминов; а в качестве примера там фигурировало выражение «это яблоко». Соответственно, может напрашиваться реформа следующего непрактичного вида. Мы могли бы настаивать на том, чтобы единичный термин (оставим в стороне переменные) никогда не записывался в форме единичного слова, если он не выучен в этой форме, как «мама» и «вода», посредством обусловливания примитивного вида, предшествовавшего изучению сложных единичных терминов. Мы могли бы настаивать на том, чтобы все остальные единичные термины (без учета переменных) считались сложными на основании рефлексии по поводу того, как они выучены. Тогда мы могли бы разработать техники, которые отвечали бы возможным неудачам обозначения со стороны этих явно структурированных единичных терминов, сохраняя между тем существование десигнатов простых единичных терминов. Такой подход напоминает, хотя немного карикатурно, раннюю философию собственных имен и дескрипций Рассела. Как бы то ни было, он безнадежен, так как каждый имеет свою особую историю изучения терминов и никто не ведет ее запись. Более того, нет очевидной причины, почему следует ставить улучшение нашего концептуального аппарата в зависимость от исправленных новых обращений к его происхождению. Непрерывная эволюция, ускоренная и направленная творческим воображением, сослужила науке лучшую службу.

Следующее наблюдение поможет нам сузить проблему. Пусть «a» — единичный термин, а «...a...» — любое предложение, в котором «a» занимает чисто референциальную позицию. Подставляя тождественное, так как позиция чисто референциальная, получим

(1) (x)(если x = a и ...x..., то ...a...).

Я будут полагать «x» не входящим в предложение, представленное как «...a...». (Если нет, следует выбрать другую букву.) Но тогда, согласно элементарной логике квантификации, (1) эквивалентно:

(2) Если (∃x)(x = a и ...x...), то ...a...

Напротив, более того,

(3) Если ...a..., то (∃x)(x = a и ...x...),

так как, если ...a..., то a = a и ...a.... Предложения (2) и (3) вместе показывают, что «...a...» эквивалентно «(∃x)(x = a и ...x...)», содержащему «a» только в позиции «= a»9.

Это показывает, что появление всех единичных терминов, кроме переменных, в чисто референциальной позиции может быть сведено к позиции вида «= a». Но это не показывает, что то же самое верно для переменных, поскольку достаточно посмотреть на разнообразные появления «x», требуемые в самом «(∃x)(x = a и ...x...)»; но это не имеет значения, так как единичные термины, которые вызывают проблемы, не являются переменными.

Далее, интересная характеристика нашей способности устанавливать вызывающие проблемы единичные термины в стандартную позицию «= a» состоит в том, что, если рассматривать «= a» как целое, мы имеем в результате предикат или общий термин; а общие термины не вызывают ни одну из проблем, вызываемых единичными терминами. Напрашивается разбор конструкции «= Пегас», «= мама», «= Сократ» и т.д. как неразложимых на части общих терминов, при том, что никакого отдельного распознавания единичных терминов «Пегас», «мама», «Сократ» и др. для других позиций не требуется.

Равенство «x = a» разбирается в результате по-новому как предикат «x = a», где «= a» — глагол, «F» — как «Fx». Или посмотрим на это следующим образом. То, что выражалось словами «x есть Сократ» и символами «x = Сократ», теперь выражается словами по-прежнему как «x есть Сократ», но «есть» больше не рассматривается как отдельный относительный термин «=». «Есть» теперь рассматривается как связка, которая, как в случаях «есть мертвый» и «есть человек», служит исключительно для придания общему термину формы глагола и для приспособления его тем самым к позиции предиката. «Сократ» становится общим термином, истинным относительно одного-единственного объекта, но — общим в том отношении, что он отныне рассматривается как грамматически допустимый в предикативной позиции, но не в позициях, подходящих для переменных. Он теперь играет роль «F» в «Fa» и больше не играет роль «a».

Этот новый разбор зависел от теоремы соответствия единичных терминов позиции «= a». Но эта теорема применялась только к чисто референциальным употреблениям терминов. А как обстоят дела с их употреблением перед «существует», которое так трудно классифицировать и которое так богато аномалиями? Оно подвергается усовершенствованию. Наше плохо сыгравшее свою роль предыдущее предложение «(∃x)(x = Пегас)» в качестве парафраза предложения «Пегас существует» становится самим собой, если «x = Пегас» разбирается как «x есть Пегас», где «Пегас» — общий термин. «Пегас существует» становится «(∃x)(x есть Пегас)» и, следовательно, прямо ложным; «Сократ существует» становится «(∃x)(x есть Сократ)», где «Сократ» — общий термин, оно, вероятно, истинное (с нейтральным по отношению к временам «есть», разумеется). «Сократ» теперь — общий термин, хотя и истинный, по случаю, относительно всего лишь одного объекта; «Пегас» — также теперь общий термин, который, подобно термину «кентавр», истинен относительно ни одного объекта. Позиция терминов «Пегас» и «Сократ» в «(∃x)(x есть Пегас)» и «(∃x)(x есть Сократ)» теперь, конечно, недоступна для переменных и, конечно, не является чисто референциальной позицией, но только потому, что эта позиция просто не является позицией единичного термина; «x есть Пегас» и «x есть Сократ» теперь имеют форму «x есть круглый».

Не разобранными остались те не чисто референциальные употребления единичных терминов, которые имеют другие формы, чем «a существует»; таково, возможно, «Гомер верил в Пегаса». Этот пример можно расширить с целью продемонстрировать предложение внутри предложения так: «Гомер полагал, что Пегас существует» или «Гомер полагал [Пегас существует]» — предложение, содержащееся в другом, имеет форму, которую мы уже разобрали. Есть другие примеры, которые не так очевидно соответствуют случаю пропозициональных установок; таковы: «Том думает о Пегасе», «воображает Пегаса», «описывает Пегаса», «рисует Пегаса»10. Но, возможно, их можно путем некоторого насилия привести к этому виду. Возможно, с предложением «Том рисует Пегаса» можно совладать каким-то таким способом: «Том делает набросок, который, он воображает, похож на Пегаса», т.е.:

(∃y)(Том теперь делает y, и Том теперь воображает x[x похож на Пегаса] относительно y)11.

Возможно, с предложением «Том воображает Пегаса» можно справиться, трактуя его как «Том воображает себя видящим Пегаса», т.е.:

Том теперь воображает x[x видит Пегаса] относительно Тома.

Смысл таких усилий заключался бы в том, чтобы поставить единичный термин в референциальную позицию по отношению к его непосредственному объемлющему предложению и, таким образом, считать его доступным для нового разбора в этом непосредственном контексте, будь даже более широкий контекст непрозрачным12.

Под угрозой введения новых проблем анализа общих терминов предложенный новый разбор единичных терминов как общих терминов должен ограничиться теми единичными терминами, которые не имеют внутренней структуры, увековечиванием которой мы озабочены. Какие это термины не есть вопрос о том, как термины впервые были изучены, и не вопрос о том, являются ли они единичными словами английского языка; это — вопрос конкретных нужд аргумента или исследования, в которое мы можем вообразить себя вовлеченными. Единичные термины, кроме переменных, рассматриваемые как простые в этом смысле, соблазнительно было бы назвать именами — именность тогда была бы зависимой исключительно от наличных проектов13. Предложенный новый разбор представляет собой, таким образом, разбор имен как общих терминов.

9 По ходу дела я могу заметить, что, как известно изучающим логику, эта трансформация не единственная возможная. Часто есть выбор между более длинными или более короткими сегментами текста в роли «...a...».

10 Ср.: Chisholm. Sentences about believing.

11 Ср. предложение (8) из § 5.3. Есть искушение возразить против моего разбора этого примера, что воображаемое сходство по отношению к y не есть то сходство, которое имеет место теперь, пока y находится в процессе создания; но ответ состоит в том, что относительно последнего y нет никакого «теперь».

12 Если более широкий непрозрачный контекст — это кавычки, то любой новый разбор в таком контексте, разумеется, непозволителен. Но мы можем предположить, что кавычки предварительно растворены в произнесении или написании по буквам; ср. § 4.5.

13 Но заметим, что такое употребление термина «имя» подобно употреблению термина «собственное имя» в грамматике. В некоторых работах я употреблял «имя» скорее в смысле «то, что именует» — это сверхграмматический смысл, подразумевающий существование именуемого объекта. Хохберг в работе “The ontological operator”, pp. 253 f., неправильно утверждает, что я приравниваю последний или референциальный смысл именности грамматическому.