1.2 Тяга к объективному; или Ex pluribus unum2

«Ой» представляет собой однословное предложение, которое человек может время от времени использовать в качестве краткого комментария происходящего. Правильными случаями его употребления являются те, что сопровождаются болевой стимуляцией. Такое употребление слова, как и правильное употребление языка вообще, прививается индивиду обществом; и общество добивается этого, несмотря на то что оно не может почувствовать боль индивида. Метод общества состоит в поощрении произнесения «Ой» в том случае, когда индивид выказывает некоторые дополнительные свидетельства внезапного дискомфорта, скажем морщится от боли, или если видно, что он действительно подвергается насилию, и в порицании высказывания «Ой» в том случае, когда говорящий не подвергается видимому насилию и сохраняет видимое спокойствие.

Для человека, который выучил свой языковой урок, некоторые из стимулов для произнесения «Ой» могут быть публично наблюдаемыми ударами и порезами, тогда как другие будут скрыты от публичного наблюдения в его внутренностях. Общество, реагируя исключительно на внешние проявления, способно тем не менее натаскать индивида говорить надлежащие с точки зрения общества вещи в ответ даже на скрытые от общества стимуляции. Это зависит от предварительного сопутствия скрытой стимуляции наблюдаемому поведению, которое находит свое выражение, в частности, в инстинкте морщиться от боли.

Мы можем представить себе первоначальное употребление «Красное» в качестве однословного предложения, довольно равнозначного предложению «Ой». Точно так же как «Ой» представляет собой замечание, уместное в случае наличия болевой стимуляции, так и «Красное» при том употреблении, которое я сейчас воображаю, представляет собой замечание, уместное в случае наличия тех определенных фотохимических реакций, которые происходят у нас на сетчатке под воздействием красного света. В этом случае метод общества состоит в поощрении произнесения предложения «Красное» в тех случаях, когда индивида видят смотрящим на что-то красное, и в порицании таких произнесений в тех случаях, когда индивида видят смотрящим на что-то еще.

В действительности виды употребления предложения «Красное» оказываются менее простыми. Обычно «красное», в отличие от «Ой», встречается в качестве фрагмента более длинного предложения. Более того, даже когда «Красное» употребляется само по себе в качестве однословного предложения, оно обычно вызывается не просто восприятием чего-либо красного; гораздо чаще имеет место какой-то вербальный стимул в форме вопроса. Но давайте на время обратимся к тому воображаемому виду употребления, что был описан в предыдущем параграфе; поскольку он, благодаря своему сходству с «Ой», поможет нам найти и определенное различие.

Критик, выступая от имени общества, одобряет произнесение субъектом предложения «Красное», если он видит субъекта и наблюдаемый им объект и находит, что этот объект действительно красный. Отчасти поэтому информация, которой критик располагает, — это красное раздражение его собственной сетчатки. Между информацией субъекта для произнесения и информацией критика для одобрения в случае с предложением «Красное» достигается частичная симметрия, которая, к счастью для критика, отсутствовала в случае с предложением «Ой». Наличие частичной симметрии в одном случае и ее отсутствие в другом намекает на некий достаточно поверхностный смысл, в котором о предложении «Ой» можно говорить как о более субъективном — в отношении своей референции — по сравнению с предложением «Красное»; «Красное» является более объективным по своей референции, чем «Ой».

С обеих сторон возможны исключения. Если критик и субъект вместе борются с огнем и внезапно оказываются обожженными одной и той же внезапной вспышкой пламени, то одобрение критиком предложения «Ой», произнесенного субъектом, не отличается в сколько-нибудь значимой степени от одобрения, высказанного критиком в рассмотренном случае с предложением «Красное». И наоборот, критик может одобрить предложение «Красное» на основании косвенных данных, не имея возможности взглянуть на объект самому. Если мы называем предложение «Ой» более субъективным, чем предложение «Красное», то нас следует считать обращающимися к наиболее характерным ситуациям обучения. В случае с предложением «Красное» наставник или критик обычно видит красное; в случае же с предложением «Ой» наставник или критик обычно не испытывает боли.

«Ой» зависит от социального обучения. Стоит только уколоть иностранца, и можно будет убедиться, что ‘Ouch’ («Ой») — это английское слово. Однако в его субъективности нет ничего необычайного. Слова — это социальные средства, и объективность является условием их выживания. В том случае когда слово, несмотря на свои субъективные особенности, имеет широкое распространение, как-то местоимения «я» и «ты», можно предположить, что оно имеет важную, в чем-то даже исключительную, социальную функцию. Сохраняющаяся значимость «Ой» с социальной точки зрения заключается в том, чтобы служить указанием на страдание. И все-таки это слово имеет исключительно маргинальный лингвистический статус, поскольку его нельзя включить — в качестве составного элемента — в более длинные предложения.

Обычное поощрение за объективность хорошо иллюстрируется словом «квадратный». Каждый из группы наблюдателей смотрит на кафельную плитку со своей собственной точки зрения и называет ее квадратной; при этом проекция кафельной плитки на сетчатке каждого наблюдателя представляет собой неравносторонний четырехугольник, который геометрически отличается от всех остальных проекций. Обучаемый слову «квадратный» должен попытаться получить одобрение со стороны остальной части общества, и он приходит к тому, что употребляет это слово в согласии с этим остальным обществом. Ассоциация слова «квадратный» исключительно с теми ситуациями, в которых проекция на сетчатку является квадратной, была бы проще для обучения; однако более объективным, по самой своей интерсубъективности, является такое употребление, с которым мы чаще всего сталкиваемся и которое поощряется со стороны общества.

Говоря в общем, если термин должен выучиваться путем индукции от наблюдавшихся частных случаев, к которым он применяется, то частные случаи должны иметь сходство друг с другом в двух отношениях: они должны быть достаточно подобны от случая к случаю с точки зрения обучаемого, чтобы дать ему основания для обобщения случаев сходства, и кроме того, они должны быть достаточно похожими друг на друга одновременно с различных точек зрения, чтобы заставить обучающего и обучаемого считать соответствующие случаи одними и теми же. Термин, употребление которого ограничивается указанием на квадратную проекцию на сетчатке, соответствовал бы только первому требованию; термин, который употребляется для обозначения физических квадратов во всех неравносторонних проекциях, соответствует обоим. И он соответствует обоим требованиям в том же смысле, а именно в том, что точки зрения, доступные обучаемому от случая к случаю, похожи на точки зрения, доступные обучающему и обучаемому при одновременно происходящих событиях. Так обычно обстоит дело с терминами, используемыми для обозначения доступных для наблюдения физических объектов вообще; и именно поэтому такие объекты находятся в фокусе референции и мысли.

«Красный», в отличие от «квадратного», представляет собой тот счастливый случай, при котором практически все наблюдатели одновременно находятся в схожих стимульных условиях. Сетчатки всех вовлеченных наблюдателей возбуждаются в принципе одним и тем же красным светом, в то время как никакие два наблюдателя не могут получить геометрически подобные проекции квадрата на своей сетчатке. Таким образом, тяга к объективности представляет собой сильное отталкивание от субъективно простейшего правила ассоциации в случае со словом «квадратный» и в значительно меньшей степени — в случае со словом «красный». Отсюда и возникает наша готовность считать цвет чем-то более субъективным по сравнению с физической формой. Однако же, подобного рода тяга к объективности имеет место даже в случае со словом «красный» — постольку, поскольку заставляют красный объект отбрасывать в чем-то различные оттенки на различные точки зрения. Тяга к объективности все равно ограничит все ответы словом «красное», задействовав множество корректирующих исправлений. Причем совершенство нашей социализации таково, что эти корректирующие исправления по большей части происходят бессознательно; и даже художник должен научиться отбрасывать их в тех случаях, когда он пытается воспроизвести правильно то изображение на сетчатке, которое у него имеется.

То единообразие, что объединяет нас при коммуникации и в наших убеждениях, есть единообразие полученных в результате обучения, накладываемых на хаотичное субъективное многообразие связей между словами и опытом. Единообразие появляется там, где оно имеет социальную значимость; поэтому оно возникает скорее при интерсубъективно наблюдаемых обстоятельствах произнесения, нежели чем при обстоятельствах, доступных для наблюдения только одному лицу. В качестве предельно заостренной иллюстрации этой проблемы рассмотрим двух людей, один из которых имеет нормальное зрение, а другой не различает красный и зеленый цвет. Общество натаскивает обоих при помощи указанного выше метода: поощряя произнесение слова «красный» в том случае, когда говорящего видят смотрящим на что-то красное, и наказывая его в противоположном случае. Более того, социально наблюдаемые результаты оказываются почти что сходными; оба человека достаточно успешно приписывают [предикат] «красный» только красным вещам. Однако личные механизмы, при помощи которых оба достигают этих сходных результатов, весьма отличаются друг от друга. Первый выучил слово «красное», ассоциируя его с регулярным фотохимическим воздействием. Другой же мучительно выучился произносить «красное» при наличии стимуляции в виде световых волн определенной длины (красного и зеленого), сопровождающихся достаточно сложными своеобразными комбинациями дополнительных условий в виде интенсивности, насыщенности, формы и фона, с тем чтобы принимать огонь и закат, но исключать траву; принимать цветы, но исключать листья, и признавать омаров лишь после того, как их сварили.

Разные люди, обученные одному и тому же языку, напоминают разные кусты в саду, подстриженные так, чтобы они приняли форму одинаковых слонов. Анатомические детали прутиков и веток будут по-разному выполнять свои функции составления этой формы для различных кустов, однако внешние результаты будут в целом сходными.

2 Из многого — единое (лат.).