4.1 Смутность

В предыдущей главе мы представили себе последовательное приобретение терминов и вспомогательных частиц ребенком, принадлежащим к нашей культуре. Полнота экспериментальных деталей не была самоцелью, но генетический стиль подхода имел свои преимущества: он помог нам последовательно обрисовать, какими инструментами надо овладеть и в чем состоит владение ими, и он позволил нам изучать референциальные притязания этих инструментов в порядке их накопления. Теперь в этой главе мы рассмотрим освоенный язык и распространенные в нем неопределенности и нерегулярности.

Такое исследование не нуждается в требовании реформы языка. Мы привыкли каждодневно перефразировать наши предложения под давлением или ввиду угрозы неудачи коммуникации, и мы можем продолжать действовать таким образом. Собственно все, на что мы в этой главе решимся в нормативном ключе, — это типичные способы таких парафразов. Задача этого исследования — прояснить работу нашего языка, связанную с референцией.

Смутность — это естественное следствие основного механизма изучения слов (см. § 3.2). Неопределенные объекты смутного термина — это объекты, чье сходство с объектами, вербальный ответ на стимуляцию со стороны которых вознаграждался, относительно слабо. Или, если процесс обучения со стороны субъекта представляет собой скрытую индукцию в отношении того, как употребляется выражение в обществе, неопределенные случаи — это случаи, в отношении которых такая индукция с точки зрения очевидности страдает наибольшей незавершенностью. В этих случаях очевидность недостижима, так как члены сообщества сами, изучая язык, принимали настолько же неясные пограничные случаи. Такова неизбежность смутности терминов, изученных примитивным способом; и она имеет тенденцию передаваться другим терминам, определенным на основании первых.

До тех пор, пока остается неустановленным, насколько близок к желтому или к голубому в спектре может быть цвет, чтобы все еще считаться зеленым, термин «зеленый» будет смутным. До тех пор, пока остается неустановленным, в каких случаях «грязная вода» предпочтительнее, чем «жидкая грязь», термины «вода» и «грязь» будут смутными. До тех пор, пока остается неустановленным, как далеко можно находиться от вершины горы Рейнир, чтобы продолжать считаться находящимся на горе Рейнир, термин «гора Рейнир» будет смутным. Неясность характеризует не только общие термины, но также и единичные. Единичный термин, именующий физический объект, может быть смутным в отношении границ этого объекта в пространстве и времени, тогда как общий термин может быть смутным в отношении маргинальных прихлебателей его объема.

Обычно общий термин, истинный относительно физических объектов, бывает смутным двумя способами: в отношении некоторых границ всех своих объектов и в отношении включения или исключения маргинальных объектов. Рассмотрим общий термин «гора»: он является смутным по причине того, что неизвестно, как много поверхности земли надо относить к каждой из несомненных гор, но он смутен также и по той причине, что неизвестно, какие более низкие возвышенности считать горами. Термин «организм» в меньшей степени смутен в обоих смыслах. Так, в первом смысле ему соответствует вопрос: на каком этапе питания и пищеварения следует считать еду частью организма; а также датировать ли появление индивида его зачатием, или разрывом пуповины, или каким-либо событием между этими двумя; а также считать ли плесень организмом или колонией организмов. Во втором смысле термин «организм» смутен, поскольку возникает вопрос: считать ли вообще фильтрующиеся вирусы органическими.

Первый из двух способов, посредством которых термин «гора» может быть смутным, вызывает неопределенность счета: неясно, когда объявлять седловину расположенной в середине горы, а когда — между двумя горами. Этим только и отличается одна гора от двух. Соответственно, для термина «организм»: неясно в случае беременности, говорить ли об одном организме или о двух, или же, в случае плесени — говорить ли об одном организме или о тысяче.

Экстравагантная степень смутности, если это смутность, наблюдается в отношении терминов «большой» и «маленький». Отчасти странность этих слов состоит в том, что мы говорим о больших бабочках и маленьких слонах, имея при этом в виду, что одни большие для бабочек, а другие — маленькие для слонов. Эта соотносительность с классами — не смутность, а синкатегорематическое употребление (§ 4.2). Но эти слова употребляются также и в отсутствие подобных ссылок на классы — способами, которыми можно управлять, отступая к относительным терминам «больший» и «меньший». То же относится и к терминам «горячий» и «холодный», «высокий» и «низкий», «гладкий» и «шершавый», «тяжелый» и «легкий». Назовем мы такую релятивизацию полярных слов прояснением смутности или нет, мы можем применить этот же механизм к терминам, которые обычно называют смутными, к таким, как «зеленый». Все беспокойство вокруг границ неопределенно зеленой части спектра устраняется в той степени, в какой мы можем ограничить себя так, чтобы говорить об одних предметах как более зеленых, чем другие; сера зеленее крови, а небо зеленее фиалок1. Но даже этот относительный термин «зеленее» сохраняет некоторую смутность, если он сравнивает отклонения от центральной нормы зеленого, которая сама строго не определена; он, однако, не сохранит смутности такого размаха, как смутность исходного термина «зеленый». Во многом то же самое средство применимо, разве что менее естественным образом, даже к смутному единичному термину «гора Рейнир»: мы можем рассматривать гору как точку — вершину, — а затем, говорить просто об относительной удаленности вниз и вдаль от этой точки. Но этот механизм не обеспечивает разрешение всех смутностей; он может затруднить или усложнить разговор о некоторых предметах в терминах «зеленый» и «Гора Рейнир», который мы хотим продолжать быть способными вести. Альтернативные способы устранения или уменьшения смутности, иллюстрируемые далее, служат некоторым целям лучше.

Достойным целям часто служит невмешательство в смутность. Смутность не несовместима с точностью. Как заметил Ричарде, художник с ограниченной палитрой может достичь более точных изображений, утончая и комбинируя свои цвета, чем может достичь выкладывающий мозаику с его ограниченным разнообразием кусочков. И умелое наложение смутностей имеет сходные преимущества перед прилаживанием друг к другу точных технических терминов2.

Также смутность помогает справляться с линейностью разговора. Толкователь обнаруживает, что понимание какого-то A необходимо для понимания B и что при этом само A не может быть правильно изложено в деталях без того, чтобы, напротив, не были упомянуты некоторые исключения и различия, требующие предварительного понимания B. Смутность в таком случае приходит на помощь. Толкователь утверждает A смутным образом, переходит к B, а затем поправляет A, обходясь без того, чтобы призывать своего читателя выучить и забыть о какой-либо прямой ложности в предварительном утверждении A.

Смутность не затрагивает истинностные значения обычных предложений, в которых встречаются смутные слова. Типичные истины об организмах истинны благодаря чему-то, что безоговорочно причисляется к организмам, независимо от того, считаются ли организмами вирусы, эмбрионы, плесень и жвачка. Предложение, утверждающее приблизительную высоту горы Рейнир, не зависит от смутности этого единичного термина. Но не так обстоит дело с предложением, утверждающим приблизительную площадь или население горы Рейнир; однако это — не обычные аспекты в разговоре о горе. Когда предложения, чьи истинностные значения зависят от степени смутности смутного слова, становятся важными, они заставляют принимать новую языковую конвенцию или изменять направление употребления, устраняющего смутность в ее релевантной части. Мы можем благоразумно позволить смутности сохраняться до тех пор, пока дело не дойдет до такого рода изменений, поскольку в это время мы находимся в позиции, малопригодной для того, чтобы судить, какие реформы можно предпринять в отношении наиболее полезной концептуальной схемы3.

Предложения, чьи истинностные значения зависят от смутности, обычно представляют для нас интерес только в рамках специализированных исследований, если вообще представляют какой-либо интерес, и правила, принятые для устранения мешающей нам смутности, принимаются только локально, для решения насущных задач. Одной плодотворной иллюстрацией этого является закон, другой — первые числа календаря.

Так, рассмотрим проблему наибольшего пресного озера. Приемлемо ли в этом качестве озеро Мичиган с Гуроном или это — два озера? Здесь самая краткая рефлексия по поводу вероятных критериев даст положительный вердикт. Затем рассмотрим проблему с длиннейшей рекой. Приемлема ли в этом качестве Миссисипи с Миссури или это — река с притоком? Ответ будет зависеть от того, решим мы отличать реку от ее притока по объему или по длине.

Также длина будет зависеть от того, как мы обращаемся с изгибами берегов, так как мы можем удвоить длину, удвоив наше внимание к мелочам. Здесь возможное определение таково: длина кратчайшей водной кривой от истока до устья. Этот аспект речной проблемы повторяется в понятии длины морского побережья и может быть выяснено аналогичным образом, если взять кратчайшую кривую, покрытую водой при приливе и сухую при отливе.

А еще есть проблема самого большого города или числа городов с населением больше миллиона, где «город» понимается аполитично; ведь, искажая факты, можно поместить всю человеческую расу в одну область, с такой, фактически, плотностью, какая только может быть. (Одно решение — потребовать четких очертаний для города и какой-либо произвольной плотности населения.) По этой причине наш двусмысленный термин «гора» дает нам не худшие примеры: на сколько гор, имеющих в высоту больше 14 000 футов, может притязать Колорадо или — на сколько первых восхождений, совершенных каким-либо отважным альпинистом; это будет зависеть от того, как мы установим, когда седловина образует середину горы, а когда — объединяет две горы.

1 Но такое упорядочивание по частоте, возможно, не самое значимое. См.: Land, pp. 89—91.

2 Richards, pp. 48 ff., 57 ff., 69.

3 См.: Waismann.