Если термин допускает определенный и неопределенный артикли и окончание множественного числа, то обычно в нашем доведенном до совершенства взрослом употреблении это — общий термин. Его формы единственного и множественного числа удобнее всего рассматривать не как два родственных термина, а как способы появления одного и того же термина в меняющихся контекстах. Окончание ‘-s’ в ‘apples’ («яблоки») следует, таким образом, считать просто отделяемой частицей, сравнимой с ‘an’ в ‘an apple’. Позднее мы увидим (§ 3.8, 5.4), что путем некоторых стандартизации фразировки контексты, требующие множественного числа, в принципе вообще могут быть перефразированы. Но дихотомия между единичными терминами и общими терминами, чье сходство по наименованию с грамматической дихотомией между единичным и множественным числом слишком заметно, не так поверхностна11. Единичный термин, например ‘mama’, имеет только грамматическую форму единственного числа и не имеет артикля. Семантически различие между единичными и общими терминами состоит примерно в том, что единичный термин именует или нацелен именовать один-единственный объект, сколь угодно сложный или расплывчатый, тогда как общий термин истинен относительно каждого в отдельности из какого-либо числа объектов. Это различие приобретет более четкий вид в § 3.4.
В полноценных общих терминах, таких, как «яблоко» или «кролик», возникают такие особенности референции, которые требуют провести различия, не подразумеваемые простыми стимульными ситуациями ситуативных предложений. Чтобы выучить слово «яблоко», недостаточно выучить, насколько происходящее считается яблоком; мы должны выучить, насколько происходящее считается одним яблоком (an apple), a насколько — другим. Подобные термины обладают встроенными модусами разделения своих референций, каким бы произвольным оно ни было.
Различие заключено в терминах, а не в том, что они именуют. Это не вопрос рассредоточения. Вода рассредоточена в различных водоемах и емкостях, а красное — в различных предметах; тем не менее это «водоем», «емкость» и «предмет» разделяют свои референции, а не «вода» или «красное». Или возьмем «предмет обуви» (‘shoe’), «пара обуви» (‘pair of shoes’) и «обувь» (‘footwear’): все три охватывают одинаковое множество предметов, а отличаются одно от другого только тем, что два из них разделяют свои референции по-разному, а третье вообще — не разделяет.
Так называемые массовые термины (mass terms), такие, как «вода», «обувь» и «красное» имеют семантическое свойство кумулятивного указания: любая сумма частей, являющихся водой, есть вода12. Грамматически они подобны единичным терминам, так как не приемлют множественного числа и артиклей. Семантически они подобны единичным терминам тем, что не разделяют свою референцию (или не очень разделяют; ср. § 3.4). Но семантически же они не уподобляются единичным терминам (или явно не уподобляются; ср. § 3.4) в нацеленности последних на наименование каждым одного-единственного объекта. Об их статусе больше будет сказано в § 3.4, как читатель может догадаться. Пока же заметим, что полноценные общие термины, такие, как «яблоко», также могут обычно употребляться еще и как массовые термины. Мы можем сказать: «Положи в салат лук», не имея в виду «тот или иной лук»4*. Подобным образом мы можем сказать: «У Мэри есть рыба» — в одном из двух смыслов5*. Напротив, как могли бы возразить уже с начала абзаца более придирчивые читатели, чем вы, «вода» имеет особое употребление, допускающее множественное число.
С точки зрения изучения языка ребенком, так же как и с точки зрения первых шагов радикального перевода (гл. 2), нам лучше рассматривать «Мама», «Красное», «Вода» и прочее просто как ситуативные предложения. Все, чего лингвист может требовать от своих первых радикальных переводов, это — согласие в стимульных значениях, а все, что выучивает ребенок — это произносить слово только тогда, когда имеет место соответствующее воздействие, и никак иначе. Пожалуй в связи с возрастающим интересом к общим терминам с разделенными референциями впервые становится уместным поставить в отношении ситуативного предложения («Мама», «Красное», «Вода», «Яблоко», «Яблоки») вопрос, единичный ли это термин, употребляемый как предложение, или общий термин, употребляемый как предложение. Если рассматривать детские ситуативные предложения как зачаточные термины, то, возможно, привлекательнее всего будет отождествить их с категорией массовых терминов, просто вследствие того, что они не обеспечивают решения проблемы утонченной дихотомии между единичным и общим13.
В зрелости мы начинаем смотреть на мать ребенка как на неотъемлемое от него тело, которое по нерегулярной закрытой орбите время от времени навещает ребенка; в то же время на красное мы начинаем смотреть совершенно по-другому, а именно как на нечто, рассредоточенное вокруг нас. Вода для нас, скорее, подобна красному, но не совсем; красными являются вещи, тогда как только вещество является водой. Но для младенца и мать, и красное, и вода — одного типа; каждое есть только история спорадических встреч, разрозненная часть того, что происходит вокруг. Первоначальное изучение ребенком этих трех слов в одинаковой степени представляет собой изучение того, как многое из происходящего вокруг него считается матерью, или красным, или водой. Ребенок не скажет в одном случае: «Ага! Снова мама», во втором случае: «Ага! Еще одна красная вещь», а в третьем случае: «Ага! Прибавилось воды (More water)». Все это для него равнозначно: Ага! Еще мама, еще красное, еще вода (More mama, more red, more water).
Ребенок вполне может выучить слова «мама», «красное» и «вода» до того, как освоит все тонкости нашей взрослой концептуальной схемы подвижных протяженных во времени физических объектов, сохраняющих тождественность во времени и пространстве. В принципе он мог сделать то же самое со словом «яблоко» в качестве массового термина для спорадического неразделенного яблочного вещества. Но он никогда полностью не сможет освоить слово «яблоко» в его разделяющем употреблении, если только он не овладеет схемой протяженных и повторяющихся физических объектов. Он может почти вплотную подойти к разделительному употреблению слова «яблоко», прежде чем вполне освоит всеобъемлющую физическую перспективу, но употребление им этого слова будет искажено отождествлениями различных яблок во времени или же различениями, проводимыми между тождественными яблоками.
Раз он реагирует на кучку яблок, используя множественное число «яблоки», возникает искушение предположить, что он действительно узнал разделенную референцию. Но это не так. Он мог на этой стадии выучить «яблоки» как другой массовый термин, применимый исключительно к такому количеству яблока, какое содержится в кучках яблок. Термин «яблоки» для него был бы так же подчинен термину «яблоко», как термин «теплая вода» — термину «вода», а «ярко-красный» — термину «красный».
Ребенок мог бы далее таким же образом усвоить термины «кирпич» и «кирпичи», «мяч» и «мячи» как массовые термины. Силой аналогии, основываясь на таких парах, он мог бы даже достичь употребления окончания множественного числа ‘-s’ с кажущейся приемлемостью для новых слов и отнимания его с кажущейся приемлемостью от слов, первоначально выученных только с ним. Мы вполне можем на первых порах не заметить ошибочности его концепции: что ‘-s’ всего лишь превращает массовые термины в более специальные массовые термины, коннотирующие сгруппированность.
Правдоподобный вариант ошибочной концепции таков: «яблоко» массовым образом может распространяться не на яблоки вообще, а лишь на одиночные яблоки, тогда как «яблоки» по-прежнему употребляется так, как описано выше. Тогда яблоки и яблоко скорее взаимно исключали бы друг друга, чем подчиняли бы один термин другому. Этот вариант ошибочной концепции подобным образом можно было бы систематически спроецировать на термины «кирпич» и «кирпичи», «мяч» и «мячи», и он долго избегал бы разоблачения.
Как мы вообще в таком случае можем говорить, что ребенок в действительности овладел спецификой общих терминов? Только путем вовлечения его в утонченный дискурс об «этом яблоке», «не этом яблоке», «каком-то яблоке», «том же самом яблоке», «другом яблоке», «этих яблоках». Только на этом уровне возникает осязаемое различие между подлинно разделенной референцией общих терминов и сфантазированными выше обманчивыми разделенными референциями (ср. § 2.6).
Несомненно, ребенок усваивает из контекста колебания таких особенных прилагательных, как «тот же самый», «другой», «какой-то», «этот», «не этот»: сперва он настраивается на различные длинные фразы или предложения, которые их содержат, а затем постепенно развивает в себе соответствующие привычки, относящиеся к составляющим эти фразы или предложения словам как общим частям и остаткам этих более длинных форм (ср. § 1.4). Уже предварительное овладение им окончанием множественного числа ‘-s’, о котором говорилось выше, есть первый шаг в этом направлении. Можно предположить, что изучение различных частиц такого рода из контекста происходит одновременно — так, что они постепенно подгоняются одна к другой, и таким образом развивается когерентный образец употребления, соответствующий тому образцу, который использует сообщество. Ребенок карабкается по интеллектуальному дымоходу, отталкиваясь от одной его стенки и одновременно упираясь в другие.
Поскольку эти аспекты языка не отражены в стимульном значении, ребенок вынужден постигать их методом одновременного изучения, а лингвист вынужден прибегать к аналитическим гипотезам для того, чтобы их перевести. Продолжим параллель. Когда речь идет об аналитических гипотезах, следующий момент заслуживает внимания: два марсианина, независимо друг от друга, могли бы в совершенстве выучить английский язык посредством различных и даже несовместимых друг с другом систем аналитических гипотез, относящихся к переводу с английского на марсианский, так что английский одного был бы неотличим от английского другого. То же можно сказать и об англоязычных детях: двое из них могут в одинаковой степени овладеть английским языком посредством весьма различающихся процессов пробной ассоциации и подгонки различных взаимозависимых прилагательных и частиц, от которых зависит специфика разделенной референции. Или, возвращаясь к гипотезе нервных соединений (§ 2.10, «четвертая причина»), одинаковая степень владения английским языком у детей может быть внешним проявлением совсем разных образцов нервных соединений. В основе одинаковой слоновой формы могут, как в фигуре из § 1.2, лежать совсем разные конфигурации прутьев и веток.
Мои замечания о том, как ребенок шаг за шагом приобретает и упорядочивает различные обороты речи, необходимые для выполнения разделенной референции, были незначительными и метафорическими. Было бы правильно с моей стороны теперь проиллюстрировать одну возможную фазу этого процесса, какой бы нереалистичной она ни была, просто предложив ее желаемое завершение. Ребенок, предположим, выучил предложения «Мама» и «Папа» в основном остенсивно, как описано в § 3.1. Теперь предположим, и это — нереалистическая часть, что с помощью подобного, но бинарного процесса остенсии он выучивает предложение «Один и тот же человек». Этот термин сопровождается одновременными или близко следующими друг за другом попарно представлениями. Он оказывается применим либо когда оба представления соответствуют предложению «Мама», либо когда оба соответствуют предложению «Папа», но никогда — если одно соответствует предложению «Мама», а другое — «Папа». Если уж ребенок поднялся в своем поведении к этому обобщению высокого уровня, о нем, вероятно, можно сказать, что он движется в правильном направлении к оценке того, что значит для мамы и папы быть людьми, но не одним и тем же человеком, — хотя для того, чтобы спасти любое такого рода отделение термина «один и тот же» от термина «человек», потребуется абстракция третьего порядка от этого обобщения и ему подобных. При радикальном переводе сходные последовательности обобщений могут лежать в основании возможных аналитических гипотез марсианина, касающихся нашего аппарата разделенной референции.
Овладев разделенной референцией общих терминов, ребенок вместе с тем овладевает схемой устойчивых и повторяющихся физических объектов. Ведь наши самые распространенные общие термины — это в подавляющем большинстве термины, которые, подобно терминам «яблоко» и «река», разделяют свои референции в соответствии с сохранением или непрерывностью изменения вещества в объективном пространстве. До какой степени о ребенке можно говорить, что он постиг тождественность физических объектов (а не только сходство стимуляции) вместе с разделенной референцией, трудно сказать без прояснения критериев.
Будь все так, как предполагается, ребенок, имеющий в своем распоряжении общие термины и тождественность физических объектов, готов, таким образом, переопределить эти термины. В частности, «Мама» определяется задним числом в качестве имени пространного и повторяющегося, но вместе с тем индивидуального объекта и, следовательно, как единичный термин par excellence. Поскольку случаи, вызывающие произнесение «мама», ровно настолько же не непрерывны, как случаи, вызывающие произнесение «вода», эти два термина равнозначны; но теперь мать интегрируется в способную к сцеплению пространственно-временную обособленность, тогда как вода остается рассредоточенной даже в пространстве и времени. Эти два термина, таким образом, расходятся.
Кажется, что владение разделенной референцией едва ли влияет на отношение людей к термину «вода». Ведь «вода», «сахар» и подобные термины, относящиеся к категории массовых терминов, возможно являющиеся пережитками недифференцированных ситуативных предложений, плохо поддаются разделению на общее и единичное. Даже после овладения разделенной референцией в эту архаическую категорию добавляются новые термины; свидетельства тому — «мебель», «обувь». Также и подлинные общие термины могут сохранить за собой употребление в качестве массовых терминов, как было замечено выше по поводу терминов «ягненок» и «яблоко».
11 »Различие. . . между общим. . . и. . . единичным. . . имеет основополагающий характер, — пишет Милль, — и может рассматриваться как первое важное разделение имен» (Bk.1, ch.2, § 3).
12 Термин с такой семантической характеристикой Гудмен (Structure of Appearance, p. 49) называет коллективным. Я, конечно, должен был бы предпочесть термин «коллективный термин» термину «массовый термин» для таких слов, как «вода» и подобные, если бы он не распространялся на не слишком удачные непредусмотренные случаи, такие, как «стадо», «армия» и т.д. Привлекателен термин «разделительный», но он имеет коннотации с ошибочным принципом, поскольку некоторые части мебели и даже воды не являются мебелью или водой. Стросон в работе “Particular and General” использует термин «материальное имя». Говоря «массовый термин», я следую терминологии Есперсена, чей термин «массовое слово», кажется, довольно прочно укоренился в лингвистике в требуемом смысле. В работе “Speaking of objects” я использовал термин «объемный (bulk) термин», который в большей степени является почти что mot juste (правильным названием. — Прим. перев.); но я не стану настаивать на таком умножении альтернатив.